Перерыв на жизнь - Страница 48

К оглавлению

Рада замирает у распахнутой дверцы, но не потому что затрудняется с выбором, чего бы ей такого перекусить. В смятении

она. Охвачена неловкостью. Никак не привыкнет, что открыта теперь перед Артёмом до самого дна. Что ни слова

отрешенные, ни смех безыскусный ничего уже не прикроют. Губы не улыбаются. Глаза не врут. Она спиной стоит к Гергердту,

да и он сам к ней спиной сидит, а врать не получается.

— Да, я по ночам жру всякую фигню. — Наливает себе горячий чай. Размешивает в нем две ложки сахара. Достает черный

хлеб. К селедке в майонезно-горчичном соусе, которую они купили по дороге домой. Усаживается напротив. Долго возится с

махровым халатом: то полы поправит, то потуже затянет пояс.

— Ничего страшного, я тоже люблю жрать по ночам всякую фигню, — успокаивает Гера.

— Присоединяйся, — посылает мягкую усмешку и двигает свою тарелку на середину стола.

Артём отставляет в сторону свой недопитый кофе, берет вилку.

— Ты прав, наверное, во всем, — со вздохом говорит она и смотрит на Гергердта настороженно, — но только не про секс.

Если бы я не хотела, то не спала бы с тобой. Просто после всего, что произошло, это получилось... трудно, — улыбается

вымученной улыбкой и снова смущается.

У них был быстрый секс. Никакой страсти, никакого жара. Как будто никакой потребности друг в друге. Все холодно,

методично. Отточено. Умелые губы, ловкие руки. Рада хотела его, секса. Но сильнее хотела, чтобы он закончился. Она не

испытала отвращения. И наслаждения не испытала. Было не страшно, было не больно. Никак. И это тоже, наверное, пока

хорошо. А главное, не привиделось, что ее насилуют. Не возникли в голове голоса, и темнота не душила. Она была с

Артёмом.

— Да. Я понял. Вскрытие показало, — беззлобно язвит он.

Не понравилось ему, как они сексом занимались. Не секс, а точно операция по вскрытию. Все разумно, быстро. Ему не

понравилось. Когда все закончилось, Рада вздохнула с облегчением, а не от облегчения. Не освободилась она, не

расслабилась, не получила никакого удовольствия. Дерьмово это, когда чувствуешь, что женщина твоя не может получить

удовольствие. Но ни ты, ни она в этом не виноваты. Не стал Гера ее беречь, тянуть время, уговаривать, как-то успокаивать.

Решил, что им сразу нужно переспать. Перешагнуть барьер страха, стыда и сомнений, чтобы не заросла Рада в них. Не

запуталась, как в колючей проволоке. Особенно в стыде своем. Нечего ей стыдиться! Нечего!

Не знал, как помочь ей, чем помочь. Зато точно знал, что делать что-то надо. Никогда ни о ком не заботился, не думал, что

умеет быть аккуратным и нежным, не имел понятия, как это делается. Но рядом с Радкой не рассуждал об этом. Не

сомневался. Все само делалось. Руки сами нежными становились, — нежность эта скапливалась в кончиках пальцев, она и

делала руки аккуратными, чтобы боли не причинять. Хватит на долю Рады боли, куда уж больше. И слова какие-то

находились. Правильные или нет, но слова для нее всегда находились, рождались внутри.

— Я закажу тебе такую же, — говорит Гера, ловя неравнодушный Радкин взгляд на своей цепочке. Та лежит, поблескивая

крупными плоскими звеньями на темном столе.

— Не надо, — тихо говорит Дружинина. — Она должна быть у тебя. Пусть будет у тебя. Так я знаю, что это ты.

— Но сейчас же без нее… Как? — спрашивает он. Не было на нем цепочки во время секса. Рада не напомнила про нее, не

искала руками.

— Вот так, — отвечает, не поднимая глаз.

— Зачем?

— Не хочется всю жизнь быть шизофреничкой.

— А если бы тебя клинануло? — Не знает, что говорить и что думать теперь, хотя не часто с ним такое случается. Но в этот

раз не знает: хорошо это или плохо.

Рада в ответ чуть заметно пожимает плечами. Прикладывается к сладкому чаю.

— А как ты с Антошкой спала? — Не предполагал, что придется спрашивать такое. Но, спрашивая, ничего кроме

беспокойства не испытывал. Даже ревности. Тревога заглушала все. Хотя еще недавно от мысли о ней и Антошке в голове

что-то щелкало. — Как? — повторяет вопрос.

Рада отвечает горьким смешком. С Герой опасно говорить про бывшего, она в этом уже убедилась.

Но она говорит:

— Он же лысый, — смеется. — А вообще, спать с Антошкой – это как в очереди стоять. Поначалу. А потом привыкла за два

года. Но у меня с ним никогда не было… ничего не было. Нормально все всегда было, спокойно. Не переклинивало никогда.

Хороший Антошка любовник — это правда. Чистоплотный, аккуратный, спокойный. Никакой. Хороший он для меня. Был.

Что-то мягкое касается щиколотки. Не что-то, а кто-то. Оля, конечно же.

— Тоже селедки хочешь? — Рада заглядывает под стул.

— Не давай ей, нечего. Будет вонять потом…

— Как портовая проститутка, — заканчивает за него Рада.

Гера смеется, запрокидывая голову:

— Откуда ты только такие слова знаешь?

— Я и не такое знаю.

— Не-е-т, это не про Олю. Она у меня еще девственница.

— Да? Ни разу котика не видела?

Наплевав на возмущения Гергердта, которые обязательно последуют, Дружинина усаживает кошку на стол. Гладит ладонью

мягкую шерсть, трогает пальцем влажный носик.

— Нет. И не просит. Слушай, Дружинина, а ты во сколько лет девственности лишилась?

После этого вопроса Рада сразу перестает улыбаться, прогоняет с лица легкость и задумывается. Ненадолго.

Затем начинает рассказывать, повысив тон и чеканя слова:

— Да с тем интеллигентом своим и лишилась. В двадцать два, по-моему, года. Все берегла себя. Дура. Кому оно надо