Перерыв на жизнь - Страница 49

К оглавлению

теперь... Все вовремя надо делать. И спать с мальчиками надо вовремя начинать. Потому что сначала бережешь себя,

выбираешь все, а потом чувствуешь себя белой вороной. И достоинство твое — уже никакое не достоинство. В Питер

уехала учиться, пока адаптировалась, пока знакомыми-друзьями обросла, не ляжешь же в постель с первым встречным. А

потом вот с ним познакомилась. Да, все красиво было. И он счастливый, носился со мной как полоумный. Свадьбу

запланировали, ребенка. А потом вот... попала. Дура. Надо было жить в свое удовольствие, трахаться с мужиками. Как все.

Развлекаться и тусить. Хоть пожила бы. А так и не видела ничего.

— Не переживай, Белочка, — с непроницаемым видом заверяет Гера и ест свой бутерброд с селедкой. — На этот раз ты

попала по адресу. Я тебя затрахаю за все твои недотраханные двадцать два года.

Дружинина хохочет. А что еще остается? Как-то по-другому реагировать уже не получается. На Геру. С Герой. Не получается.

— Успеешь за пять месяцев?

— Легко, — самодовольно ухмыляется он.

— Да, Гера, самомнение у тебя, конечно, зашкаливает. У тебя даже цветок не пальма какая-нибудь там новомодная, а

герань. У Геры дома должна расти герань. Все логично.

Самодовольная ухмылка не сходит с лица Артёма, только глаза странно блестят.

— У мамки была герань. А все мои новомодные пальмы сдохли. Вот только герань и растет.

Рада стразу прекращает подтрунивать над ним. Не может она шутить такими вещами. Сейчас Гергердт абсолютно в жалости

не нуждается, он уже не тот мальчик Гера. В жалости — нет, а вот в чувствах человеческих, приятных — нуждается он. Как

любой человек.

— Манку люблю, — вдруг говорит Гера, когда Рада так и не находит нужных слов, чтобы прервать молчание.

— Чего?

— Ты все время спрашивала, что я люблю. Манную кашу я люблю, сырники, запеканки твои люблю, да, с изюмом особенно.

Какао люблю. Настоящий, не покупную дрянь, а домашний. Люблю клюквенный морс. И ненавижу абрикосы.

— Зачем ты их тогда ел? Никогда так не делай! Я же буду думать, что тебе понравилось, буду снова готовить что-то

подобное. Как дурочка, блин… С абрикосами... Никогда не ври мне, Гера! — горячо говорит она. — Черт, я не умею варить

манную кашу.

— Вот завтра будешь учиться. Хочу на завтрак манную кашу. Тебе с утра задание: сварить манную кашу. И чтобы без

комочков. Иначе есть не буду.

— Ладно, — улыбается она.

Не переел Гера в детстве манной каши, не закормили его.

А Гергердт все сморит на нее из-под черных ресниц черными глазами. Странно смотрит, обволакивающе. Как будто нежно.

— Что? — шепчет Рада, почему-то заливаясь румянцем. В жар ее бросает.

— И волосы не стриги больше. Не стриги. Что тебе жалко, что ли?

Дружинина пожимает плечами. На лице сомнения.

Ухмыляется Гера, немного отодвигается от стола, расслабляет плечи.

— А то говорят: доверие, понимание… конгресс, немцы какие-то... Сейчас пожрем с тобой селедки и спать пойдем – вот вам

и доверие-понимание. Да, Белочка?

Рада взрывается хохотом. Кошка, дремавшая около ее руки застывшей статуей, распахивает зеленые глаза от ее громкого

смеха. Зевает, показывая розовый язычок.

— Да. Точно. Душевно все у нас. Селедка — это вам не лобстеры с устрицами.

— Чтобы есть лобстеры с устрицами, душа не нужна. Нужны деньги. Много денег. За деньги можно все купить. Все.

Рада не спорит с ним. Раньше бы спорила, много слов ему сказала правильных и умных, а сейчас в этом нет смысла.

Верно Гера говорит: слова – это всегда только слова.

***

Первое утро отведенных пяти месяцев начинается с манной каши. Вернее, с неудавшейся манной каши.

Все, что угодно Рада могла приготовить, кроме нее. Она вообще ее никогда не варила. А Гера пристал со своей манкой —

вот свари ему и все тут. Можно, конечно, поступить по-идиотски: перемолоть все блендером, — но это халтура. И не

известно, что получится в итоге. Потому решено было обойтись творожной запеканкой. С изюмом, конечно.

Пока запеканка еще не готова, Рада идет разобрать чемоданы с вещами, которые закинула в гардеробную.

— Будет тебе запеканка сегодня с абрикосами, — ворчит, проходя мимо спальни.

Гера смеется.

— Я так и думал, что с манной кашей ты не справишься. Голодать теперь буду, похудею.

— Что в ней полезного, в твоей манке? Одни углеводы! — кричит она, скрываясь за стенкой в гардеробной.

— Полезная. Все малые едят и нормально растут. — Идет за Радой. Садится на банкетку, вытирает полотенцем мокрую

голову. Он только из душа.

Воздух насыщается резковатым и дурманяще приятным запахом мужской косметики, и Рада начинает дышать глубже.

Незаметно для себя, старается втянуть побольше воздуха в легкие. Того, что на ее губах начинает играть непроизвольная

улыбка, она тоже не замечает.

Гера наблюдает за ней: как она развешивает и раскладывает одежду. Но у нее не одежда, а спецодежда! А что ей нравится

по-настоящему, самой?

— Какой твой любимый цвет?

Рада бросает на него удивленный взгляд.

— Не знаю даже. Все любимые.

— Так не бывает. Тогда скорее — все нелюбимые.

— А тебе какой цвет нравится?

— Красный.

— У тебя в гардеробе нет ничего красного. — Она занята блузками. Сейчас аккуратно размещает белую на плечиках,

застегивает верхнюю пуговицу и вешает в шкаф.

— А мне не обязательно иметь в гардеробе вещи красного цвета. Он мне просто нравится.

— Ага, как лифчик мой, например.

— Да. Сегодня пойдем по магазинам.