Перерыв на жизнь - Страница 47

К оглавлению

стеклянные. Спасибо, что туалет отдельно.

— Собирайся, — резко переходит он на жесткий тон. — Ты мне пять месяцев должна. Я с тобой что хочу, то и буду делать.

Ты сама пришла, сама согласилась. Ты мне должна пять месяцев!

Рада вскидывает на него зеленые глаза. Красивые и грустные глаза.

— Почему пять-то?

— Потому что. Месяц сверху. Моральная компенсация за Антошку и за вчерашний фестиваль.

Дружинина качает головой.

— Ты мне обещал…

— Что?

— Что оставишь меня в покое.

— Я обещал? Именно это?

— Да.

— Разве? Не припоминаю.

— Гера, — хнычет, переходя на шепот, — я потерялась. Не знаю уже, что такое хорошо, а что такое плохо. Мы с тобой

сейчас разговариваем – это хорошо? То, что я рассказала тебе об изнасиловании, это хорошо? Ты со мной в туалет ходил,

два пальца в рот засунул – это плохо? Разве должно быть так? Разве хорошо, что ты видел меня в таком состоянии? Я не

знаю, я ничего не знаю… Я тебе рассказала все, чтобы ты оставил меня в покое. Нельзя, чтобы мужчина все знал про

женщину. Есть такие вещи, которые мужчинам не надо знать. Вы же любите картинку, не нужны вам внутренности.

Внутренности никого не привлекают там нет ничего красивого. Ты мне все кишки наружу вытащил, теперь смотри – любуйся.

Нравится? И сейчас говорю тебе и знаю, что это все лишнее. А остановится не могу. Хочу, чтобы ты ушел. Ты уйдешь,

Артём, уйдешь?

Снова прячет от него глаза. Неудобно ей, стыдно. Не знает теперь, как с ним спать рядом. Как есть и сексом заниматься. Как

говорить, смотреть на него, как улыбаться ему. Не натягивается больше на лицо маска. И страшно без этой маски жить.

Жутко от вида собственных внутренностей. Пять лет от себя их прятала. Пять лет себя обманывала, а теперь в глазах у

Геры все, точно в зеркале, отражается. Как жить? И вид делать, что все в порядке, как?

Не будет Геры – будет все в порядке. Нужно, чтобы Гера ушел.

А он все не уходит. Садится с ней рядом и курит, выпуская дым в сторону.

— Меня тошнит, — продолжает Рада тихим тоном. — Нет, не после вчерашней попойки. Меня от жизни тошнит. Мне все

время блевать хочется. От жизни этой. Я устала. Устала… — снова опускает лоб на подтянутые к груди колени. От

собственной боли ее пять лет тошнит, от грязи внутренней. Ее сплюнуть хочется, грязь эту, а она не сплевываются. Все сидит

внутри и кислотой нутро разъедает. — Я год дома просидела. Потом начала на улицу выходить. Одна. В магазин, в

супермаркет. Возьму мелочь какую-нибудь и стою в очереди. Пока дойду до кассы, забываю, как меня зовут, и вообще, кто я

такая. Потому что все вокруг толкаются, в затылок дышат… Деньги не могла считать. Скажут: двести тридцать. Подаю

триста. Три бумажки. Посчитать не могу. Вот так хожу и хожу… деньги размениваю… потом полный кошелек мелочи. Дома

пересчитываю, по карманам рассовываю. Чтобы точно знать, что тут у меня сотня, тут тоже сотня, там пятьсот… вот так

ходила… — говорит себе в колени. Не видит, как темные ресницы Артёма опускаются, прикрывая злой огонь в глазах. Не

видит она, как плотно до скрежета в зубах, смыкается его челюсть.

— Если ты будешь думать, как жить, вести себя правильно для кого-то и из-за кого-то, то так и будешь всю жизнь в очереди

стоять. Если ты будешь так думать, тебе всю жизнь кто-то будет дышать в затылок.

— А что делать?

Артём стаскивает с кровати пальто, вынимает из кармана бумажник, а из него — «золотую» карточку. Со смешком сует ее

Радке в руки:

— В очередь, сукины дети, в очередь!

Рада запрокидывает голову и хохочет. Так, как уже давно не хохотала.

— Действительно, — немного успокаивается. А плечи все равно трясутся. Уже непонятно, от смеха ли. — На кой хрен мне

теперь мучиться и мелочь считать. Гера! Вот как с тобой можно разговаривать?

— А не надо со мной разговаривать. Вещи собирай и поехали.

fima 25.03.2015 19:16 » Глава 14

А то пишут, пишут… Конгресс, немцы какие-то…

Голова пухнет. Взять всё, да и поделить…

«Собачье сердце»

Ждать. Нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Раду он уже догнал. Теперь остается только ждать.

Взгляд Гергердта скользит в глубину квартиры, ползет по размытым очертаниям мебели. Просачивается сквозь легкий тюль,

вырываясь в темную ночь. Из окна на него смотрит полная луна. Холодная, мраморная. Некоторое время Артём сидит

оцепенело, чувствуя, как в этой неподвижности происходят неотвратимые перемены.

Из задумчивого состояния его выводит появление Дружининой. Белея халатом, она застывает на верхних ступеньках

лестницы, точно ждет приглашения. Точно не решила еще, спуститься или снова уйти в спальню. Гера чуть выше поднимает

голову, чуть шире разворачивает плечи — зовет ее, и она, расценивая эти едва уловимые движения как приглашение,

спускается к нему.

— Чего не спишь? — хмуро спрашивает Артём.

Когда уходил из спальни, Рада лежала тихо. И дышла, как глубоко спящий человек.

— Я есть хочу.

— Ныряй в холодильник. Наворожи чего-нибудь. Я тоже, когда нервничаю, есть хочу.

— Я не нервничаю, — роняет слова и открывает холодильник. Движения у нее спокойные и осторожные, словно разбудить

кого-то боится.

— А-а, точно. Тебе вообще незачем нервничать. Повода никакого. Ты рассказала мне про изнасилование, потом нажралась

как скотина и чуть не сдохла от траликов, потом я тебя притащил к себе с вещами, а недавно у нас был секс, которого ты не

хотела. Нет, у тебя вообще нет повода нервничать. Абсолютно никакого. Согласен.