Перерыв на жизнь - Страница 66

гладит ее, задерживается на острых вершинах. Ощущая под ладонями напряженные горошины, снова приникает к одной

горячим ртом. А Радке нравится, она стонет все громче и внутри становится горячее. Обхватывает пальцами его шею,

пробирается к затылку, гладит по волосам. И просит:

— В душ. Хочу смыть с себя все. Косметику.

Ей так не понравился этот их аккуратный секс до дня рождения, что поклялась: дома смоет с себя все. Хочет нормального

секса, такого, какой обычно бывает с Герой. Хочет небрежного, развязного, острого.

Он в этот раз не против того, чтобы она приняла душ. И совсем не против, чтобы пойти с ней. Пусть смоет эти духи, которые

защищают ее получше любой одежды, так насыщенно обволакивает ее этот аромат. Словно стена — не пробиться. А

хочется слышать запах ее кожи. Чувствовать.

— Только вместе, — предупреждает Рада и, отталкиваясь, соскальзывая с его колен.

Не хочет, чтобы Гера просто ждал ее в постели. Боится отпускать его от себя хоть на минуту. Вдруг на нее снова накатит. Так

не хочет она потерять ощущения, которые сейчас кружат голову и разрывают внутренности — слишком ценные они. Долгое

время бывшие для нее недостижимыми. Пусть он будет рядом. Да и вообще, можно продолжить в ванной. С Герой трахаться

можно везде.

Рада смывает макияж, стоя перед зеркалом у раковины. Не вытирая лицо, незачем же, шагает к Артёму под душ. Он

установил приятный режим подачи воды: «дождь». Вода льется сверху мягкими теплыми каплями, а не хлещет струями,

ласкает, а не бьет по плечам.

— Помыть тебя? — спрашивает он.

— Я тогда к тебе пришла просто холодца поесть, а сейчас, само собой, позвала тебя в душ, только чтобы ты меня помыл.

Он со смешком прижимает ее к стене. Она неприятно холодная, но Раде все равно. Холод этот не чувствуется. Сверху

теплая вода льется, а руки Артёма рождают внутри пожар. Он целует ее, крепко стискивая. Привычно несдержанно и жадно.

Искусно ласкает ее губы. Скользит ладонью по бедру, приподнимает его, заставляя закинуть ногу на себя. Рада, требуя

продолжения, стонет от удовольствия, подается к нему, приподнимается на носочек, сама вверх тянется, хочет, чтобы

скорее взял ее. Входит в нее неглубоко, их поза не позволяет погрузиться в нее до упора, как хотел бы сам, но менять что-то

не спешит. Изводит. Не дает расслабиться.

Когда Рада начинает разочарованно всхлипывать, он вытаскивает ее из душа, толкает к гранитной стойке перед зеркалом.

Она опирается на нее руками и переводит дух. Смотрит на себя горящую, обезумевшую. С мокрыми, прилипшими к плечам

волосами, с блестящим от воды телом. А он сзади. Убирает волосы на одно плечо. С них бежит вода. Но и мысли нет, чтобы

потянуться за полотенцем. Пусть хоть мир рухнет.

Она видит в зеркало, как он целует ее шею, как он ласкает ее. Трогает грудь, гладит живот. В самом низу и, наконец, там, где

его руки более всего нужны. Не только руки, но пусть так. Раздразнил уже. Теперь пусть ласкает ее там, заставит вздрогнуть

всем телом, взорваться, сбросить часть сексуального напряжения, которое вот уже который час держит в жесткой

сладостной клетке. Каждое прикосновение к влажным набухшим складкам доставляет то ли муку, то ли наслаждение, но Рада

не может выдавить из себя ни звука. Она только дрожит от каждого мягкого движения его пальцев, оттого как он погружает

их в нее и начинает ласкать изнутри. Разрывается от наслаждения, чувствует, как ей хорошо, видит, как он это делает.

Завороженно смотрит на их отражение и не может оторваться. Не может стонать. И дышит с трудом, приоткрывает губы,

коротко хватая ртом воздух, переводя взгляд то на свое лицо, искаженное истомой, то на его руки, держащие словно за

самые нервы, то на Геру. На то, как целует он спину и плечи, как любуется розовыми отметинами на коже. И сразу то место,

которое он целует, чуть выше ключицы, жжет огнем. А она так и не может выдавить из себя ни стона, хотя волна

удовольствия рвет изнутри немым криком. Но она сдерживается, словно будет уличена в чем-то постыдном.

Рада всегда была скованна в сексе. Не от смущения и стыда, а от постоянного контроля. Всегда контролировала себя и

партнера. Боялась чувственности, боялась боли, боялась провалиться в бездну. Уклонялась от ласк, избегала

откровенности. Что может быть откровеннее секса? Но у нее с мужчинами ее не было. Были искусные позы, фантазия, но не

было жаркой волны по телу, дрожи; не было румянца, заливающего щеки. Не было ощущения, что каждым вздохом своим и

стоном в чем-то признавалась.

До Геры она каждым стоном своим врала. Не могла переступить какую-то грань. С Герой там побывала. За той гранью. Он

ее туда не подвел, а зашвырнул. Думала, никогда больше не захочет. А теперь снова хочет. И не алкоголь тут виноват. Она

Геру хотела еще до того, как выпила первый бокал вина. Весь вечер. Потом не выдержала и написала сообщение. Чтобы

быстрее попасть домой, в постель. Надоел этот чужой дом и вокруг чужие, хоть и дружелюбные люди. Разговоры

осточертели, в которых она для себя не находила никакого смысла.

Раньше боялась близкого контакта и тесного прикосновения, а теперь руки Артёма, стиснутые в кольцо, открывали новые

пути. Теперь, крепко сжатая в его объятии, она освобождалась. Раньше не понимала, как можно любовников застукать.

Смеялась. Думала: бред. А сейчас поняла: потому что мир вокруг исчезает. Ничего не заметишь, не услышишь ни шороха, ни